Заметки о вечном и временном

Давненько что-то мне у него ничего не нравилось. А вот сегодня - цепанул.

Концерт по заявкам
serafimm 

Кто разрешил, кто разрешил, кто разрешил, - громко шепчет ей мама и очень больно, даже через толстые колготки, раз за разом шлёпает её ладонью. Это моей крёстной подарок, ты понимаешь, что ты наделала, как потерять умудрилась, вторую-то не потеряла, у меня теперь от крёстной ничего не осталось, это же чужое, неужели вас в первом классе не учили чужого не трогать, - и не вздумай мне тут слёзы разводить, бабушку разбудишь, марш в ванную, паршивка этакая!

В ванной тихо, только бормочет что-то старый приёмник в углу. Стены в ванной обшиты чем-то звуконепроницаемым, это осталось ещё от папы, он тут, в бывшей коллекторной, работал, проявлял фотографии, а приёмник – для музыки, он всегда её включал, чтобы не было скучно. Это ей рассказала мама, сама она папу не помнит, даже фотография на эмали на большом мраморном камне ей ничего не напоминает – она была тогда маленькой.

Она поворачивает на приёмнике белый, с позолоченной кромкой, кругляш, потом включает до отказа воду и начинает плакать – сначала негромко, совсем по детски, хнычет без слёз и раз за разом всхлипывает, а потом слёзы текут из её глаз всё сильнее и сильнее, она смотрит на себя в старое, окислившееся по краям зеркало в медной раме и видит маленькую семилетнюю девочку с припухшим от слёз лицом и расстёгнутой серьгой, свисающей с мочки правого уха – маме так и не удалось выдернуть единственную оставшуюся серёжку. Серёжка необычная, с маленькими серебряными стрелками на золотом циферблате. Стрелки стоят на «без пяти двенадцать», в середине крошечный камушек, «солнце» – на тех часах полдень, без малого.
В дверь давно кто-то стучит, но она уже ничего не слышит, кроме себя и хрипящего радио с «концертом по заявкам радиослушателей»…

…А она поправляет волосы, будто случайно касаясь его плечом, а он такой дурачок, кажется, он не понимает, он и вправду пришёл «подтягиваться», ему никак не даётся химия, а их класс везде на первом месте и только он их тянет вниз, возьмись-ка за него, говорит их «классная», иначе нам не видать первого места в школьном соревновании и путёвки от гороно уйдут другим. И она уже давно не смотрит в учебник, она смотрит только на него, а он совсем осмелел и рассказывает ей что-то уморительное, и они хохочут вдвоём, соприкоснувшись плечами и не стесняясь этого, и посреди их смеха мама кричит ей, что у неё смена и давление, что ей сегодня в ночь, что понавела тут и нечего корябать ножками табуреток пол, неужели нельзя поаккуратнее, и он сначала прыскает, считая, что это шутка, но потом понимает и она смотри на его понурую спину в окно, а потом бежит в ванную, включает громкость на полную и плачет, сев на пол и прижав ладони к горящим мочкам ушей…

…Не бойся, говорит она ему, не бойся, мама всегда так, а вообще она хорошая, ты ей понравишься, ты ей ещё понравишься, ты только не обижайся на неё, она, знаешь, какая была, я тебе сейчас покажу, они там вместе с бабушкой, когда она ещё жила у нас, у меня где-то в альбоме есть, я сейчас достану, ты побудь здесь, а маму не бойся, даже если она сюда зайдёт.
И потом она шепчет маме, - что, что ты ему сказала, почему он ушёл, что ты могла ему сказать такого, я ведь вышла совсем ненадолго, что ты ему сказала, ну, что. Про это «что» она спрашивает ещё завтра и послезавтра, каждый раз после того, как видит в институте его, прячущего от неё глаза. Но мама молчит, а она устала и всё, что она может – запереться в ванной, включить музыку на полную громкость и плакать, плакать так, будто всё случилось вот только что, хотя прошло уже столько лет…

…И она возвращается с маминой работы, там говорят, что её очень любили и что она всегда поступала по справедливости, смотрите, на поминки пришли даже те, кого мама критиковала, она у нас была настоящий боец, а теперь, давайте, девочки, споём любимую песню покойной, вот, дочка и начнёт…
Она бездумно ходит по дому, впервые жалея, что у них нет телевизора, - теперь надо учиться говорить «у меня», а не «у них», думает она, - она зачем-то переставляет кадки с цветами, вздрагивая от грохота упавших кухонных табуреток, она поправляет своё фото на полочке у маминой кровати, раскладывает одежду на «постирать» и «починить», убирает отобранное в пластмассовую корзину, стоящую в старенькой ванной, а потом, вдруг, запирает изнутри дверь, поворачивает на приёмнике до упора сломанный регулятор громкости и смотрит, смотрит на себя в зеркало, не замечая на постаревшем лице слёз, стекающих в ямочку на горле, где висит на простом шнурке серёжка с циферблатом.

Она не знает об этом, но где-то под старенькой ванной лежит другая серёжка с похожим циферблатом, всё с теми же «без пяти двенадцать», только вместо «солнышка» там крошечная «луна» из тёмного камня, а, значит, на тех часах полночь, без малого.
А по радио снова передают «концерт по заявкам».